...Но первое, что они (зрители – прим.) испытали, – шок. Зрители увидели на сцене два помоста, устремленные в никуда. Между помостами в середине дыра – то ли прорубь в заледеневшей реке жизни, то ли омут, в который мать-Россия в знак наказания завлекает неразумных детей своих (смертным одром становится он для князя Хованского).
Оркестровое вступление "Рассвет на Москва-реке" рисует символическую картину пробуждения древней Москвы. Слышится колокольный звон к заутрене, зов стрелецкой трубы, нескончаемым струящимся потоком течёт светлая мелодия. Но уже что-то мешает нам просто наслаждаться музыкой. Что-то начинает раздражать, раздражение переходит в тревогу, тревога – в сопереживание. Оно усиливается тем, что зрители, сидящие в зале, ничем не могут помочь, повлиять на развивающуюся на сцене трагедию. Это как в страшном сне: ты знаешь, что надо бежать, кричать, остановить людей, идущих к пропасти, к черной дыре. Но нет голоса, нет сил пошевелить рукой: ты только очевидец происходящих событий.
Вот какую шоковую терапию проделали с нами режиссер-постановщик О. Иванова и художник-постановщик Е. Иванов, заставив нас ощутить всем сердцем надвигающуюся беду. Это усиливается общими композиционными решениями: актерам тесно на сцене, большая часть ее занята помостами-трансформерами. Картины происходящих событий динамично сменяют друг друга, обилие символики помогает раскрытию сложных образов героев народной драмы.
Обледенелые сучковатые помосты, непрочные перекладины-кресты подчеркивают трагизм события. Никто не может найти опору под ногами или опереться о поручень. Все шатко, все зыбко. Как и в душах героев. Удачная, на мой взгляд, находка режиссера – три вороны-монашки, предвестницы беды и олицетворение черных замыслов, и юродивый – олицетворение совести народа, его мудрости и ясновидения...

Каминская, М. Рассвет над Москва-рекой // Новый стиль. 25.05.1996. N18